– Фонтейну, что ли, попробовать?

Шеветта снова раскрыла телефон.

– Кому?

– Мужик из наших. Чинит Скиннеру электричество и все такое.

Она набрала номер и приложила телефон к уху.

Глаза Райделла закрылись, он ударился затылком о валик дивана с такой силой, что едва не проснулся.

27. После грозы

– Мочой воняет, – пожаловался Скиннер. Ямадзаки с трудом разлепил глаза. Только что они с Джей-Ди Шейпли стояли посреди бескрайней равнины – даже не равнины, а гладкой, почти геометрически абстрактной плоскости, – перед черной, как обсидиан, стеной, исписанной именами мертвых.

Он поднял голову и огляделся. Темно. Сквозь витраж пробивается тусклый предутренний свет.

– Откуда ты взялся, Скутер? Что ты здесь делаешь?

Крестец и поясница японца тупо, противно ныли.

– Гроза, – пробормотал он, все еще не совсем проснувшись.

– Какая еще гроза? А где девица?

– Ушла, – сказал Ямадзаки. – Вы что, не помните? Лавлесс.

– Чушь ты какую-то мелешь.

Скиннер приподнялся на локте и елозил ногами, пытаясь скинуть на пол одеяла, на покрытом седой щетиной лице застыла гримаса отвращения:

– Мне нужно помыться. И сухую одежду.

– Лавлесс. Он нашел меня в баре. Заставил вернуться сюда, сам он дороги не знал. Думаю, он давно за мной следил…

– Конечно, конечно. А пока – заткнись, ладно?

Ямадзаки смолк.

– Нам нужна кастрюля воды. Горячей. Сперва кофе, а в том, что останется, я вымоюсь. Ты умеешь обращаться с примусом?

– С чем?

– Вон та красная штука. Его нужно накачать, я объясню тебе, как это делается.

Ямадзаки встал, сморщился от боли в пояснице и неуверенно шагнул к загадочному устройству, на которое указывал Скиннер.

– Да знаю я, чем она занята. Пилится. Снова учесала к дружку своему этому, мудиле сраному. Ну, точно, Скутер, сколько волка ни корми…

Опасливо подойдя к краю плоской черной крыши, Ямадзаки взглянул на огромный го род, залитый странным железным светом. Игривый ветерок, шевеливший его волосы, трепавший обшлага брюк, вчистую отрицал любое, пусть самое отдаленное родство со вчерашним ураганом. В голове вяло кружились осколки недавнего сна. «Я простил их», – сказал Шейпли, имея в виду своих убийц.

Ямадзаки смотрел на желтый клык «Трансамерики», перетянутый – в память о Малом великом – стальными скрепами, и не вспоминал, а слышал бархатистый, как у молодого Элвиса Пресли, голос. Они же – ты пойми это, Скутер, – они же хотели как лучше.

Ветер рвал в клочки доносившиеся из распахнутого люка ругательства – там, внизу, Скиннер ополаскивался согретой на примусе водой.

Ямадзаки думал об Осаке, о своем научном руководителе.

– Наплевать мне на них, – сказал он по-английски. Сказал, словно призывая Сан-Франциско в свидетели.

Весь этот город – огромный томассон. А возможно – и вся Америка.

Ну, как понять такое им, живущим в Осаке, в Токио?

– Эй, на крыше! – окликнул его чей-то голос.

Ямадзаки обернулся. Рядом с желтой корзиной Скиннерова фуникулера стоял худощавый чернокожий мужчина в плотном твидовом пальто и вязаной шапочке.

– Как там у вас наверху, все тип-топ? Как Скиннер?

Ямадзаки вспомнил золотозубого Лавлесса и замялся. А что, если и этот человек принадлежит к врагам Скиннера и девушки? Как отличить друга от врага?

– Моя фамилия Фонтейн, – сказал чернокожий. – Звонила Шеветта, она попросила меня зайти сюда проверить, все ли в порядке со Скиннером, как он грозу перенес. Я обслуживаю здесь электропроводку, и подъемник этот, и все такое.

– Скиннер сейчас моется, – неуверенно объяснил Ямадзаки. – Во время грозы он… он немного утратил контроль над собой. И он совсем ничего не помнит.

– Напряжение будет через полчаса, – сказал чернокожий. – На нашем конце все гораздо хуже. Полетели четыре трансформатора. Пятеро погибших, двадцать серьезно раненных, это то, что я знаю. Кофе там у вас есть?

– Да, – подтвердил Ямадзаки.

– Не отказался бы от чашки-другой.

– Да, – сказал Ямадзаки и вежливо поклонился. Чернокожий человек сверкнул широкой белозубой улыбкой. Ямадзаки вернулся к люку и осторожно спустился по стремянке.

– Скиннер-сан! Человек по фамилии Фонтейн – он ваш друг?

Скиннер пытался влезть в грязно-серые, застиранные кальсоны с электроподогревом.

– Ублюдок он безрукий, а не друг, провода починить и то не может…

Ямадзаки отодвинул тяжелый бронзовый засов и открыл нижний люк. Через несколько секунд внизу появился Фонтейн. Он оставил одну из своих парусиновых сумок на площадке, повесил другую через плечо и начал карабкаться по ржавым стальным скобам.

Ямадзаки взял самую чистую из грязных кружек и аккуратно, чтобы не прихватить гущу, слил в нее остатки кофе.

Фонтейн положил сумку на край люка и только затем просунул в комнату голову.

– Топливные элементы звезданулись, – недовольно сообщил Скиннер. Он заправлял в шерстяные армейские брюки полы трех, а то и больше, фланелевых, ветхих от старости рубашек.

– Работаем, шеф, стараемся, – сказал Фонтейн, одергивая смявшееся пальто. – Уже скоро. Мощная была гроза.

– Вот и этот, Скутер, он тоже про грозу какую-то говорит, – пробурчал Скиннер.

– Ну и верно говорит, без балды, – улыбнулся Фонтейн. – Благодарствую, – добавил он, принимая из рук Ямадзаки дымящуюся кружку. – Шеветта сказала, что задержится, чтобы вы постарались без нее обойтись. В чем там дело?

Ямадзаки взглянул на Скиннера.

– Дрянь паршивая. – Скиннер затянул ремень и проверил ширинку. – Снова смылась к этому мудиле.

– Шеветта ничего такого не говорила, – заметил Фонтейн. – Да и весь разговор был не больше минуты. Так или не так, но если ее нет, вам нужен кто-нибудь другой, чтобы о вас заботиться.

– Справлюсь и сам, – проворчал Скиннер.

– Ничуть не сомневаюсь, шеф, – заверил его Фонтейн, – только в этом вашем фуникулере поджарились два сервопривода. Быстрее двух дней я их не сменю – тут же, после этой грозы, работы невпроворот, люди вообще без света сидят. Так что нужен кто-нибудь, способный лазать по скобам, чтобы носил вам еду и вообще.

– Вот Скутер и будет лазать, – сказал Скиннер.

Ямадзаки недоуменно сморгнул.

– Это точно? – повернулся к нему Фонтейн. – Вы останетесь здесь и примете на себя заботы о мистере Скиннере?

Ямадзаки вспомнил квартиру в высоком викторианском доме, облицованную черным мрамором ванную. Роскошь, после которой даже не хочется возвращаться в Японию, в Осаку, в холостяцкую конуру, которая вся поместилась бы в одной этой ванной. Он перевел глаза с Фонтейна на Скиннера, затем обратно.

– Если Скиннер-сан не будет возражать, я буду крайне польщен возможностью пожить в его обществе.

– Делай, как хочешь, – снизошел Скиннер. – Да что она там, приклеилась что ли? – он никак не мог стащить со своего матраса мокрую простыню.

– Шеветта так и думала, что вы здесь – такой, говорит, парень университетского типа. – Фонтейн отставил пустую кружку, нагнулся и придвинул сумку поближе. – Говорила, что вы с мистером Скиннером опасаетесь незваных гостей, – добавил он, отщелкивая никелированные застежки.

Тускло поблескивающие инструменты, темно-красные мотки изолированной проволоки. Фонтейн вытащил со дна сумки нечто, завернутое в промасленную тряпку, оглянулся на перестилающего постель Скиннера и засунул тряпку вместе с ее содержимым на дальнюю полку, за покрытые пылью банки.

– Никто незнакомый сюда не пройдет, мы уж позаботимся. – Он понизил голос почти до шепота. – А на всякий пожарный там лежит полицейский револьвер тридцать восьмого калибра. Шесть тяжелых пуль со сминающейся оболочкой. Если вы их используете – окажите мне услугу, утопите ствол, хорошо? Он… ну, как бы это сказать… сомнительного происхождения.

Фонтейн заговорщически подмигнул.

Ямадзаки вспомнил Лавлесса и сглотнул застрявший в горле ком.

– Ну, как вы думаете, – спросил Фонтейн, – все тут у вас будет в порядке?